Земля отдана в руки нечестивых; лица судей её Он закрывает. Если не Он, то кто же? (Иов 9:24)
Вот, я завёл судебное дело: знаю, что буду прав. (Иов 13:18)
Кто в состоянии оспорить меня? Ибо я скоро умолкну и испущу дух. (Иов 13:19)
Я верю только тем свидетелям, которые дали перерезать себе глотку.
Блез Паскаль
Новая драма «Левиафан» (2014) Андрея Звягинцева далеко не всем здесь в России пришлась по вкусу. И речь не о таких персонах, как питерский депутат Милонов, потребовавший обязать Звягинцева выплатить «неустойку», поскольку тот потратил государственные средства на съёмки «антироссийского» кино. Или таких, как министр культуры Мединский, который, высказываясь о фильме, активно педалировал, что источником вдохновения Звягинцева послужила реальная история, произошедшая в США, а потому, значит, это всё не про нас.
Речь не о персонах из власти, которым такой фильм, естественно, не мог понравиться. Всё российское общество раскололось, как всегда, на три части – тех, кто в восторге; тех, у кого фильм вызвал вулканическое возмущение; и тех, кому всё до лампочки.
Последние до лампочки нам. Риторика зрителей второй категории известна и неоригинальна – «пятая колонна», «агенты госдепа» опять позорят и очерняют Русь-матушку, на которой жизнь красна и полна духовности. Поэтому тоже особо не о чем говорить. Тем же, кому фильм Звягинцева «Левиафан» понравился, он мог понравиться по разным причинам.
Одна из них – потому что они и в самом деле «пятая колонна» и им действительно нравиться, когда очерняют Русь-матушку. Ну мало ли!
Вторая причина – потому что фильм насущный – социально острый, резкий и хлёсткий и, несмотря на финал полный безнадёги и апатии, возбуждающий в живой душе (в ещё не до конца мёртвой душе!) гнев праведный и желание ляснуть по всем нехорошим людям.
Наконец, третья причина – потому что фильм Звягинцева высокохудожественный, необычайно масштабный и глубокий по своему культурологическому содержанию. Это настоящая громада кинематографа, которая не потеряет значимости и тогда, когда так или иначе перетрутся и успокоятся (хотя бы ещё лет на семьдесят) все нынешние споры между «пятой колонной» и «патриотами» об актуальности второй причины.
Стоит напомнить, что первоначально Звягинцев собирался снимать свой фильм в Америке именно как американскую историю. Но после прочтения новеллы Генриха фон Клейста (опубликованной ещё в 1810 году) «Михаэль Кольхаас» Звягинцев пришёл к выводу, что сюжет, который он хочет положить в основу фильма, универсальный, и не имеет локальных и хронологических границ. Такие сюжеты ещё называют «бродячими», или «вечными».
Об этом, конечно, Мединский не упомянул. Но те, кто кричат, что Звягинцев очерняет Русь-матушку, пусть знают имя настоящего врага, – в том, что «Левиафан» про Россию, а не про Америку, виноват проклятый немец фон Клейст (Европа-то завсегда нам гадила).
Именно упомянутая выше третья причина, по которой фильм Звягинцева может понравиться иной непредвзятой и не столь политически ангажированной публике, нам более всего интересна. Хотя и от его социальной остроты и актуальных проблем никуда не деться. И это тоже хорошо. Остальное, как говориться, суета и пустое колыхание струй (хотя за тонкий пиар фильма Милонову надо сказать спасибо, ведь он стал своеобразной лакмусовой бумажкой, и если он чем-то возмущён и негодует, то наверняка, это что-то достойно внимания).
Для проникновения в смысловые культурологические и философские глубины «Левиафана» нужно, так сказать, разметить на интертекстуальной территории мировой культуры основные ориентиры, на которые опирается фильм Звягинцева. Из основных и уже многократно названных, помимо уже упомянутых в этой статье, это:
- библейская история Иова, изложенная в «Книге Иова»;
- трактат под названием «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» английского философа 17-го века Томаса Гоббса, в котором он называет государство «смертным Богом» и уподобляет его библейскому чудовищу Левиафану.
Мы также предложим в качестве опорных ещё один ориентир – сочинение «Весёлая наука» немецкого мыслителя Фридриха Ницше, в котором устами безумца, коих у нас называют юродивыми, он возвестил о «смерти Бога»:
«Величайшее из новых событий — что “Бог умер” и что вера в христианского Бога стала чем-то не заслуживающим доверия — начинает уже бросать на Европу свои первые тени».
Эти слова написаны Ницше давно, и бог знает когда мрачные тени того, что «Бог умер», доползли до России. Это отдельная тема для дискуссии. Но явно, что доползли они не вчера, а остальное не так важно. Важно другое. Важно то – что Бог не воскрес! Об этом среди прочего снял кино Звягинцев.
С падением СССР российское общество охватило воодушевление и наивная (как оказалось) надежда, что наступят новые светлые времена. Тут же принялись реставрировать то, что демонтировали большевики, – в первую очередь, церкви, храмы и православную Церковь как таковую. Была надежда, говоря образно и вдохновенно, что «Бог воскреснет» вместе с возрождением страны. Или страна возродиться вместе с воскрешением Бога, – как угодно. Но Бог не воскрес.
«И носы наши — разве не чуют они вонь гниющего Бога?» – вопрошал Ницше в своей «Весёлой науке» более века назад. «А наши?» – как бы спрашивает Звягинцев в своём фильме «Левиафан»…
«Как бы» – потому что он не спрашивает, он констатирует. Он констатирует как данность, что бог мёртв давно, его труп истлел. И даже уже не вонь, а стерильный холод приморского ветра и бескрайние пустоши вокруг нас, – вокруг новенькой церкви, построенной на месте разрушенного дома Николая – главного героя фильма, – церкви, в которой нет никакого бога. Как и в старой разрушенной, – в которой собираются пить пиво, жечь костёр и бренчать на гитаре подростки, – и в которую забредает Николай, пьёт водку, и, в алкогольном изнеможении запрокинув голову, смотрит под купол и не видит ничего. Лишь тьма ночного неба заглядывает в круглое окно купола и здоровенную пробоину, и – ничего. И ничего не чувствуя, никакого шороха в душе, герой проваливается во тьму забытья.
В этом, кстати, отличие Николая от Венечки – лирического героя поэмы «Москва-Петушки», – которому посредством алкоголя – этим неофициальным, подпольным способом постигать Бога – ещё удавалось ощутить след божественного присутствия. (Коль скоро в фильме Звягинцева много пьют, нелишним будет провести такую параллель с известным персонажем Венедикта Ерофеева.) Идея, что можно искать Бога с помощью водки, может кому-то показаться и кощунственной, и смехотворной, но из песни слов не выкинешь, и такая национальная традиция в России, тем не менее, существует, и, скажем так, уже навсегда зафиксирована писателем, личность которого занимает в русской литературе и культуре не последнее место. Но если его Венечка в алкогольном исступлении ещё видел какой-то просвет, то теперь времена изменились – не помогает даже водка.
В конце фильма малолетний сын коррумпированного мэра города, в котором развиваются события «Левиафана», также смотрит под купол – уже новой церкви – и видит отражённый от бледной побелки мертвенно жёлтый свет. Никакого окошка на верху купола уже нет: заглядывать внутрь, чтобы увидеть паству некому, а выглядывать наружу незачем – не на что там смотреть, не к кому воззвать отчаянно и дерзко: «Для чего скрываешь лице Твое и считаешь меня врагом Тебе?» (Иов 13:24)
Свет под куполом кажется сомнительным и фальшивым. Акцентированная желтизна – читается метафорой упадка, разложения и смерти, особенно, если вспомнить, некоторые стихи русского поэта первой половины ХХ века Георгия Иванова:
Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
[…]
(1930)
Мир торжественный и томный –
Вот и твой последний час.
Догорай, пожар огромный,
Догорай без нас.
Мы уходим в вечность, в млечность
Звезд, сиявших зря,
Нас уводит в бесконечность
Черно-желтая заря.
[…]
(1931)
Находясь в эмиграции, осмысливая произошедшие в России перемены, Георгий Иванов сполна ощутил «смерть Бога», – хоть и по-своему, но с пронзительной силой. И многие его стихи полны кипящего отчаянья и горечи. Образ «желтизны» вообще характерен для творчества этого поэта, но если во многих ранних его стихах он ещё обыгрывается в игриво-декадентской манере, то в этих – поздних – приобретает откровенно апокалиптические коннотации.
Однако вернёмся к «Левиафану» Звягинцева. Проповедь в новой церкви перед прихожанами, среди которых вся властная верхушка города, читает высокопоставленный священник, – чей морально-этический облик не вызывает доверия. А когда толпа выходит из церкви, мы видим, что построена она, говоря метафорично, на разрушенных жизнях и сломанных судьбах героев фильма. То есть, построена, собственно, на могиле попранной правды и справедливости.
Здесь будет уместно вспомнить цитату из той же «Весёлой науки» Ницше: «…в тот же день безумный человек ходил по различным церквам и пел в них свой Requiem aeternam deo. Его выгоняли и призывали к ответу, а он ладил все одно и то же: “Чем же еще являются эти церкви, если не могилами и надгробиями Бога?”»
Ведь разве не Бог – гарант правды и справедливости? Господь творит правду и суд всем обиженным. (Пс 102:6) Так что же такое могила правды, как не могила самого Бога?
«Не в силе Бог, а в правде», – цитирует слова православного святого, князя Александра Невского, священник в своей проповеди. И вообще, в своей проповеди он много правильных слов говорит, заворачивая в них, как в обёртку, гневный обличительный пассаж против «кощунниц» из «Pussy Riot», чей «панк-молебен» в храме Христа Спасителя был на слуху во время съёмок «Левиафана». Но не «кощунник» ли сам этот священник, который стоя внутри «надгробия Бога», пользуясь метафорой Ницше, произносит слова правды и всё-таки лжёт в глаза? Не воплощённое ли «кощунство» – само по себе это «надгробие Бога», возведённое на могиле правды?
Такие – уже в меньшей степени философские, а в большей – остросоциальные и этические актуальные вопросы возникают при просмотре «Левиафана». Но – на небе ответить некому. Может быть, есть, кому ответить на земле? Ведь не зря же, в конце концов, в кабинете коррумпированного мэра из фильма Звягинцева, – как, впрочем, и во всех кабинетах всех коррумпированных российских чиновников, – висит портрет президента Путина. Но в фильме ответа нет. Есть только портрет. И исполинский скелет морского чудища на берегу моря.
Как известно, библейский Левиафан – морское чудовище. А также «Левиафан» – это метафора государства – «смертного Бога», – по Томасу Гоббсу, на одноимённый трактат которого ссылается Звягинцев в названии своего фильма.
Так что же это за скелет, который нам несколько раз показывают в кадре? Не указание ли это на труп российского Левиафана, то есть государства? Не возвещает ли Звягинцев, что Левиафан умер, или скоро умрёт, и не «чует ли его нос» уже «вонь гниющего государства»? – перефразируя Ницше, зададимся вопросом.
По Гоббсу, государство-чудовище не само по себе явилось откуда ни возьмись и насильно поработило людей. А люди призвали его, чтобы отдать ему власть над собой при условии, что оно будет защищать их друг от друга и гарантировать им некоторые права и свободы. Взгляд Гоббса на природу людей был мизантропический, по его мнению, людьми правят низменные инстинкты, и естественное состояние людей – «война всех против всех». Однако люди оказались достаточно умны, чтобы понять, что так они полностью перебьют друг друга, и тогда между ними был заключён «общественный договор», породивший государство-чудовище подобное Левиафану.
Следует подчеркнуть, что государство – «смертный Бог» в отличие от того, который бессмертный и на небесах, по мнению Гоббса. И основная функция этого «Бога» – защита граждан от произвола – «всех от всех», то есть, в том числе, и от произвола государственных чиновников. А иначе, поскольку «Бог смертный», то при случае можно его и…
Можешь ли ты удою вытащить левиафана и верёвкою схватить за язык его? вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его? (Иов 40:20,21) – цитирует из Библии отец Василий в фильме Звягинцева.
Да ладно, отец Василий! Уже разок вытаскивали в 1917-ом! Почему бы истории не повториться, тем более, она любит такие шуки, особенно - с теми «левиафанами», которые её не помнят и зарываются? Вон, даже с «бессмертным Богом» не всё в порядке, а что уж говорить про «смертного». И если придёт его час (если уже не пришёл), это будет не метафорическая «смерть Бога» по Ницше. Смерть бога, или смерть Левиафана по Гоббсу – вполне реальная вещь, которую учуют самые нечувствительные носы, когда в них «вденут кольца».
Библейский Иов раскаялся после того, как Бог явился и «популярно всё объяснил ему в картинках», проще говоря – поиграл мускулами и показал, кто круче:
Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он? (Иов 40:4)
Этот способ объяснений и утверждения своей правоты вообще характерен для архаичных богов, какую мифологию ни возьми. А книга Иова повествует о событии домоисеевых времён, и, видимо, тогда методы христианского Бога не особенно отличались от методов языческих божков. К слову, книга Иова имеет отношение к проблеме теодицеи, то есть «оправдания Бога», и развивается как судебный процесс над Богом:
Вот, я завёл судебное дело: знаю, что буду прав. (Иов 13:18)
Но в конце появляется «ответчик» в виде бури, и всё заканчивается судом уже над Иовом:
Я буду спрашивать тебя, а ты объясняй Мне. (Иов 40:2)
Собственно, не отступает от этой сюжетной канвы и фильм Звягинцева. С той лишь разницей, что главный герой фильма не отвечает и не раскаивается. И в отличие от Иова, который получил от Бога прощение и, так сказать, возмещение ущерба с торицей, для Николая всё заканчивается более печально.
Но зададимся вопросом: если бы Николай раскаялся, пощадил бы и вознаградил его «смертный Бог», государство-Левиафан в лице мэра приморского городка? Поверили бы мы в такой – «библейский» – финал?
«Я верю только тем свидетелям, которые дали перерезать себе глотку», – это изречение принадлежит французскому учёному и мыслителю Блезу Паскалю, который известен своими научными открытиями, но также был фанатичным христианином и защитником религии.
Главный герой «Левиафана» так же, как и Иов, «завёл судебное дело», но отказался его прекратить, когда явилась «буря». В конце фильма Николай сам – немое свидетельство обвинения «смертному Богу».
Дальше остаётся только резать…
Или нет? Может быть, стоит всё-таки покаяться? Если рассматривать образ Николая не только, как образ отдельного «маленького человека», безнаказанно угнетаемого представителем государственной власти, а как образ народа, который в большинстве своём и состоит из «маленьких людей», то покаяться, стало быть, нужно народу.
В последние лет 20 постоянно звучат всевозможные призывы «примириться», «покаяться»… Но кому нужно покаяться? И в чём?
Ведь, вроде бы, давно уже «покаялись» – недавнее прошлое заклеймили, церквей понастроили, за духовной чистотой бдим, кощунников караем, а всё равно над головами бич Божий свистит, в лице таких вот представителей власти, как коррумпированный мэр из фильма Звягинцева.
С их ли произволом должен народ «примириться»? Или, может, им самим стоит покаяться? И тем, кто к покаянию призывает?
Кому каяться, и кто может пощадить, простить и воздать за долготерпение, – не очень понятно. В фильме Звягинцева, во всяком случае, умерли все и всё мертво: Бог умер, и Левиафан мёртв, остались только кости на морском побережье. А значит – всё позволено.
Левиафан не выполняет условия «общественного договора». Левиафан умер!
И это величайшее из новых событий (после распада СССР) начинает бросать на Россию свои первые тени, – перефразируя Ницше, можно сделать вывод.
В фильме Андрея Звягинцева этих теней невидно. Хотя в финале реальной американской истории, которая вдохновила режиссёра, всё закончилось радикальным бунтом «маленького человека», угнетённого «сильными мира сего»: перед тем, как застрелиться, он устроил им капитальный разнос и нанёс немалый ущерб. Звягинцев отказался от такого финала из художественных соображений в пользу усиления ощущения безнадёги. Вы скажете, в реальной современной России «американский финал» не пройдёт? Но вспомните «приморских партизан», например. Возможно, это и есть – «первые тени».
В конце фильма «Левиафан», священник, читающий проповедь, цитирует слова Христа из Евангелия от Иоанна: и познаете истину, и истина сделает вас свободными. (Ин 8:32)
Но из уст этого священника любые слова об истине звучат фальшиво. А если «Бог умер», то и истины нет. Более созвучны настроению «Левиафана» строки из уже упомянутого выше стихотворения Георгия Иванова, в которых превосходно переданы апатия и даже болезненный восторг безмятежности, рождающиеся на пределе отчаяния и безысходности:
[…]
Хорошо – что никого,
Хорошо – что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
(1930)
